Лариса Артюгина

Руководитель общественной организации «Новый Донбасс», кинорежиссер

Алексей Голубков

Журналист, интерн «Дома Свободной России»

Мы должны быть там, где Майдан продолжается – в душах людей

Что Украина может дать жителям Донбасса? Как сделать, чтобы эти люди перестали видеть в тебе врага? Эти вопросы с 2014 года решает общественная организация «Новый Донбасс». И не просто решает, а добивается здесь ощутимых успехов. С лидером организации, кинорежиссером Ларисой Артюгиной, поговорил «Дом свободной России».

– Расскажите, пожалуйста, как возник «Новый Донбасс»?

– Когда я участвовала в Майдане, нам все звонили и просили рассказать, что там происходит. А что рассказывать? Надо показывать! Мы создали движение кинематографистов «Вавилон-13» и делали короткие документальные ролики, но старались, чтобы каждый из них был маленькой историей. День и ночь я, вместе с коллегами, снимала и монтировала, а потом выкладывала это в открытый доступ.

Так мы прожили почти полгода, а потом началась война. И я стала ездить на фронт. Снимала фильм про феномен добровольцев и постепенно подружилась с ними. И когда я в очередной раз приехала в июле 2014 года, один из них попросил меня снять ролик, чтобы найти спонсоров для восстановления разрушенной школы – понятно было, что государство не успеет к 1 сентября. Я начала всем рассказывать, меня познакомили с Леной Кошарной, это компания Horizon Capital. И она сказала: вот тебе деньги, бери людей, езжай – отстраивай.

А вокруг меня тогда было много людей, работающих в самых различных сферах культуры – мы вместе разрабатывали идеи по реформированию Минкульта. И я поняла, что нужно ехать не просто ремонтировать стены, а говорить с людьми, налаживать с ними диалог. Представьте: заходит добробат, разбивает войска противника и идет освобождать дальше (тогда это еще было так). А на следующий день просыпаются люди с теми же проблемами разгромленного города, с тем же российским телевидением и с теми же мозгами. Они снова берут автоматы и стреляют в спины нашим солдатам. И я поняла, что вслед за военными батальонами, в город должны заходить, так сказать, «гуманитарные батальоны», которые помогали бы людям, поддерживали бы их, восстанавливали бы их жизнь.

– В вашем уставе провозглашается, с одной стороны, диалог между Западом и Востоком Украины, с другой – консолидация общества на основе европейских ценностей. Все-таки вы занимаетесь первым или вторым?

– Это было сказано в первом нашем уставе. Когда мы поехали туда в 2014 году, главной задачей действительно было построить диалог между Востоком и Западом, которые российская пропаганда тогда противопоставляла друг другу как врагов. Так что одной из наших целей было показать, что мы нормальные, что мы не «распинаем мальчиков». А наши волонтеры были в основном студентами последних курсов, некоторые из них знали только украинский и английский, и еще с нами всегда были иностранцы. Разумеется, когда мы приезжали такой компанией, то автоматически привозили с собой европейские ценности. Так что здесь не было противоречия – наоборот, это происходило очень естественно.

– И насколько вам удается выстраивать диалог с жителями прифронтовых территорий?

– Когда мы приехали в первый раз, это была, конечно, жесть. В Николаевке не меньше 70% людей поддерживали сепаратистов. Перед тем, как восстанавливать школу, мы устроили субботник, и туда пришли родители. Я смотрю на этих пап – и понимаю, что вечером они возьмут автоматы. И они мне прямо говорили: убирайся отсюда, киевская хунта – это наш город, как мы захотим, так и будем жить. В первую поездку я даже просила волонтеров снять всю символику, которая осталась у нас с Майдана – наша задача не вызвать агрессию, а, наоборот, построить диалог. А на самом деле так не происходило. Мы вешали какую-то афишу – и ее тут же срывали.

Мы пробыли там две-три недели, затем приехали во второй раз, потом в третий. В общей сложности с разными составами волонтеров мы были там месяца три. И вот, когда школу уже отремонтировали, мы приехали на день святого Николая сделать совместный праздник для детей. И вот, мы украшаем школу, вешаем гирлянды – и я слышу стук где-то в классе. Открываю дверь, а там двое пап прибивают плинтусы. Я говорю: спасибо, приятно, что вы нас поддерживаете. И тут один из них встает, выводит меня в коридор и говорит: “Я при всех никогда не скажу, но вам лично хочу сказать спасибо, что вы помогаете нашим детям”. Я смотрю на него – знакомое лицо, а он так опускает глаза, ему и хочется поделиться, и неловко. И я вспоминаю, что этот человек три месяца назад кричал мне «убирайся отсюда, киевская хунта».

– То есть ваша деятельность все-таки приносит какие-то плоды?

– В тех местах, где мы работали, за три года очень многое изменилось. Сейчас нас там все знают и ждут. Люди поверили в себя, они уже сами получают гранты, делают кучу проектов, ездят по всей Европе. В Северодонецке нет свободного дня – постоянно что-то происходит. Старшие дети уже помогают младшим получать гражданское образование, проводят с ними кружки – то есть копируют наших волонтеров! Всё это очень трогательно для меня. Только, может быть, где-то это происходит быстрее, активнее, а где-то медленнее. Я не скажу, что все проснулись, но многие явно вдохновлены тем, что их поддержали, что они не остались одни в беде.

Если относиться к этим людям по-человечески, они вообще могут стать таким «паровозом», который вытащит Украину из этого ужаса. Потому что, когда тебе кто-то помогает в беде, это рождает благодарность. И это чувство благодарности потом превращается в совершенно удивительные вещи. Поэтому мы всё время стараемся, чтобы они чувствовали, что мы рядом.

 

– Вы существуете уже более четырех лет. Что изменилось за это время?

– Сейчас мы расширяемся, превращаемся в горизонтальную организацию, в платформу, которая позволяла бы параллельно работать с совершенно разными идеями и проектами, но в контексте нашей общей цели.

Первые три года, когда люди нуждались в помощи, мы фактически играли роль «скорой помощи». Конечно, когда горит дом, надо помочь потушить пожар, переселить людей, сделать ремонт. Но когда пожар потушен, нельзя бесконечно помогать, это формирует мышление трутня. Нужно дать людям «удочку», а не привозить всё время «рыбку» с гуманитаркой. И нам нужно превращаться из «скорой помощи» во врачей-специалистов.

Мы уже третий год делаем «лагеря мира» для детей, пострадавших от войны.

– А что это такое?

– Мы решили, что нужно не только ездить на Восток, но и приглашать людей оттуда к себе. И «лагеря мира» – это и есть наш ответ. Мы берем детей в Карпаты, на Черное море… Каждый год тематика меняется, но в целом мы пытаемся научить человека обращать свой травматический опыт в творчество. Для меня в свое время было открытием: мы пригласили детей на уроки живописи, а пришли все учителя – и все рисовали. Потом психологи объяснили, что рисование – это, оказывается, самый быстрый способ снять стресс. И мы даем разные инструменты для проявления творчества: фотография, рисование, пение, кино, театр. В этом году у нас был литовский артист и диссидент Аркадиус Винокурас, который через театральные постановки и небольшие этюды говорил с детьми о свободе. И они потом это показывали.

А в прошлом году был путешествующий лагерь мира, по крепостям Украины. Мы не говорили детям про ту войну, а просто спрашивали их: как ты думаешь, почему эта крепость здесь появилась? А они потом разыгрывали эти истории. И, исходя из этого опыта, дети многое в себе понимали и меняли.

Также мы учим миротворческим практикам: как себя вести в ситуации агрессии, как эту агрессию канализировать. И когда дети возвращаются к себе домой, они становятся там миротворцами.

Одна из главных наших задач – наработать разные кейсы, с которыми мы сможем зайти в освобожденные Луганск и Донецк и работать уже с теми травмированными детьми, учителями, жителями тех территорий. То есть, мы думаем на шаг вперед: а что будет потом?

– Как Вы считаете, удается ли вам противостоять российской пропаганде?

– Я считаю, что «противостоять» – позиция очень слабая. Если тебе дали пощечину, то ответная пощечина всё равно будет проигрышной. Моя же цель – победить. А чтобы победить, нужно отвечать не симметрично. И мы помогаем победить в войне мирными способами – через совместное созидание культуры. Ведь культура – это не просто «потанцевать». Дети в первую очередь смотрят не на то, что мы делаем, а на нас самих: как мы живем, как общаемся между собой, как реагируем на окружающий мир. Вот это и есть культура. И это, может быть, не единственный, но один из самых сильных способов, доступных нам. Тем более, когда у вас есть какая-то совместная культурная инициатива – например, если вы делаете кино или спектакль.

Но нельзя ничего навязывать насильно. Если вы приезжаете с чем-то интересным и говорите: «Ребята, давайте это сделаем вместе», – они смотрят на вас и подсознательно думают: «Мы хотим быть такими же». И тогда возможны изменения. Так что я верю в «мягкую силу». Она работает не так быстро, как хочется, но потом результаты получаются феноменальные, даже для меня неожиданные, честно скажу. И чем больше времени проходит, тем больше ты видишь результатов. По моему практическому опыту, для того, чтобы сознание изменилось, нужно от трех месяцев до года.

Однако, человек не может делиться своими переживаниями, когда у него разбомблен дом. Сначала мы должны помочь его отремонтировать. А в процессе работы мы уже можем говорить.

Мы хотим помочь людям вернуться в мирную жизнь и строить новую Украину. И мы верим в то, что новую Украину можно построить только построив новый Донбасс.

– Что изменилось для Вас как режиссера с уходом в общественную деятельность?

– Я перестала снимать игровое кино, сейчас я делаю только документалки. Я осознаю некоторую ответственность за то, чтобы зафиксировать этот феномен, это время, этих людей. Если, ты поймал дух времени, и этот фильм существует в природе, то и этот дух добровольчества тоже будет продолжать жить. А если бы я этого не сделала, то, возможно, его бы не существовало.

К весне я планирую закончить кино про волонтерское движение. Я хочу на собственном опыте рассказать про эту трансформацию – как из кинорежиссера и преподавателя университета я превратилась в гражданскую активистку и главу общественной организации. Я не могу сказать, что опыт Майдана был для меня успешным с точки зрения какого-то социального статуса или карьеры. Но то, что я чувствую, что наблюдаю – совсем другие дети, радость в их глазах, изменение людей, слезы после фильмов, благодарности после проектов – всё это для меня тоже результат успеха.

Сейчас я создаю Школу документалистики и медиа для подростков, которых коснулась война. Это может быть еще одним «несимметричным ответом». У нас уже есть 12 фильмов, мы показываем их и на прифронтовых территориях, и в Европе, и в Америке, вот недавно был показ в Виннице. И мы обязательно делаем обсуждения, иногда даже в формате видеоконференции – одновременно в Европе и в прифронтовой зоне. Потому что люди, казалось бы, видят на экране одно и то же, но совершенно по-разному это интерпретируют. Нужно же, чтобы разные аудитории поняли друг друга и пришли к чему-то общему.

Для меня всё это даже не миссия (плохое слово), а одна из моих задач. Кто-то защищает Украину в окопе, а я должна делать это с камерой в руках. Когда был Майдан – мы были на Майдане. Сейчас мы должны быть там, где Майдан продолжается – в душах людей, в их сердцах, в их поддержке.

Получайте свежую аналитику, мнения и анонсы всех наших мероприятий в Telegram: https://t.me/freerussiahouse. Смотрите наш канал на Youtube: www.youtube.com/channel/UChL36NOZdlNiDuXHfc-SQLA.

 

2