Алена Объездчикова, директор Воронежского Дома прав человека и руководитель Межрегиональной правозащитной группы. Уроженка Нижнего Новгорода, менеджер государственной службы по образованию, уже двадцать лет живет и работает в Воронеже, организует работу по защите интересов простых граждан.

В последние полтора-два десятилетия воронежские правозащитники показали заметные результаты в сфере правозащиты и гражданского просвещения. Дом прав человека широко известен за пределами региона, как и квартирующие здесь в добрососедстве с 90-х годов организации, — «Воронежский Мемориал», «Молодежная Правозащитная Группа», «Межрегиональная правозащитная группа», Благотворительный фонд «МПД»,  «Центр развития гражданских инициатив» и другие. Десять лет назад они объединились в ассоциацию под одной крышей.

О том, как действует правозащита в условиях карантина, как активные пенсионерки становятся незаменимыми волонтерами, и как прозревает аполитичная часть общества, Алена рассказала в интервью.

— Главный для наших дней вопрос: как работать в условиях эпидемии?

— Мы частично ушли в онлайн, однако, немалая часть работы была связана с личным приемом граждан. В обычное время к нам идут пожилые люди, они мало владеют интернетом. А сейчас им еще и из дому выходить нельзя из-за повышенного риска заражения коронавирусом. Сейчас мы для них делаем только самую малость, консультируем по телефону. Это непросто в режиме всеобщей самоизоляции, часть документации по жалобам не оцифрована, многое до сих пор только в бумажном виде, и передать их нам они никак не могут. 

Отвечаем на вопросы по теме воинского призыва: армия, отсрочки, альтернативная гражданская служба. 

Кроме того, сегодня возникла проблема нарушения трудовых прав. В условиях кризиса бизнес погибает, работодатели незаконно лишают людей заработка, так как наше правительство возложило издержки карантина на них.
Ощутимой поддержки от государства дождаться мало реально,  это хуже всего сказывается на уязвимых социальных группах.

Сейчас совещаемся с коллегами, какие еще дела можно перевести в режим удаленки, как можно перестроить и автоматизировать работу, но это дополнительные ресурсы, а их просто нет. Хотим вести в сети часть наших просветительских мероприятий. Возможно, начнем мониторинг нарушений прав, которые все больше допускают власти в связи с карантином. 

Одним словом, приходится импровизировать. 

— Что переживается наиболее остро в этом ограничении свободы?

— Власти в России имеют тенденцию: когда происходит нечто чрезвычайное, они расширяют свои полномочия, но обратно их сужают крайне неохотно. Нас очень тревожит введение возможной цифровой идентификации, которое уже началось в ряде регионов, мы видим тут большой потенциал для злоупотребления и коррупции, также это небезопасно с точки зрения защиты персональных данных.

Сейчас глаза у людей стремительно открываются. Начинают прозревать даже самые ярые оптимисты и аполитичные “эльфы”, те, кто говорил: “главное не думать о политике и мыслить позитивно!”. Хочется надеяться, что возможным итогом проживания всего этого кошмара может стать научение большого количество людей реальному отстаиванию своих интересов.

— К чему, на ваш взгляд, стоит готовиться после окончания карантина?

— Будет сильная социальная лихорадка, турбулентность. Хорошо, если обойдется без большого насилия. После резкого упадка трудно строить заново. Есть точка зрения, что повестка прав человека в посткризисные времена станет еще более актуальной. Кроме того, обострилось искусственное противопоставление ценностей прав человека и безопасности, но на самом деле это не взаимоисключающие вещи, просто властям разного уровня удобно продвигать такую точку зрения. И количество вызовов для правозащитных организаций только возрастет. 

— Насколько вашу работу затрудняет закон об НКО-иноагентах?

— В 2012, когда началась эта история, мы перестали брать иностранные деньги на наши проекты. Было много проверок, иноагенты мы или нет. Причем, критерием является просто само наличие иностранных денег, а политической деятельностью, по закону необходимой для внесения в реестр иноагентов, объявляют все подряд. Можно защищать заповедник, или вести профилактику ВИЧ, помогать диабетикам в Саратове, или спасать краснокнижных животных в Сибири.  А уж правозащита тем более находится в зоне риска. Мы выживаем с большим трудом. У нас были президентские гранты, конечно, и мы пишем заявки на новые. Наши юристы, можно сказать, работают за еду. Когда нет гранта, они не получают зарплату, консультируют на добровольных началах. Кто-то еще отдельно преподает, кто-то по сторонним контрактам работает экспертом. Их работа по защите наших подопечных оплачивается за счет судебных издержек по выигранным делам.  Иногда что-то жертвуют сами граждане.

Иногда мы собираем средства через краудфандинг, в основном на проведение просветительских мероприятий, таких как фестиваль «Город прав». Зарплаты у сотрудников смешные, четверть ставки, если вообще есть.  Улучшения в этом смысле мы не ждем. Даже если закон о иноагентах отменится, вряд ли вернутся серьезные фонды-грантодатели. При такой власти в России им опасно работать. Да и “прогрессивному западу” еще долгое время будет не до нас.

— Власть в ближайшем будущем может смениться?

— Для правозащитника любая власть по умолчанию может являться источником нарушения прав. Уйдет эта “кучка”, придет соседняя. Возможно, менее сфокусированная на своих утилитарных интересах, или более прагматичная, но не факт что более идеологически свободная. Возможно, новый президент будет понимать, что определенные гражданские свободы лучше разрешить, не закручивать гайки чрезмерно, что это более эффективно даже с управленческой точки зрения.  Возможно, кризисы немного отрезвят. Но в текущих условиях вообще ничего невозможно предсказать. 

— Как общество в Воронеже реагирует на попытки Путина изменить Конституцию и остаться на фактически пятый и шестой сроки у власти?

— Общий смысл такой: нам неприятно, но ничего сделать мы не можем. Публичных протестов мало, на регулярной основе это делает только небольшая группа активистов, когда-то принадлежащих к оппозиционным партиям. Но поскольку они часто выступают с довольно радикальными лозунгами, люди не очень стремятся к ним примыкать, и поэтому нет никакого массового протеста. Кто-то в соцсетях пишет: я обязательно пойду и проголосую против, другие отвечают, что это фарс и профанация, не стоит в нем участвовать, все равно все будет подделано. Я еще ни разу не видела человека, который бы сказал или написал, что проголосует за поправки. Разве только те, кому по должности положено- силовики и чиновники. Остальные довольно критичны, но никто не верит, что будет толк от гражданского протеста. Тем более, что в текущих условиях его выражение довольно проблематично.

— Кто ваши волонтеры?

— Большинство это юристы, есть как опытные давно работающие в приемной специалисты, так и недавно пришедшие молодые ребята. Кроме того, — историки, педагоги, журналисты. Они занимаются просветительской работой. Еще есть активные пенсионерки. Они у себя во дворах, в районах продвигают наши проекты, разъясняют людям права. В прошлом году они организовывали дворовые семинары, собирали аудиторию для наших юристов. Те приходили и рассказывали подробно о правах в сфере ЖКХ, отвечали на вопросы, разбирали спорные случаи. Это очень эффективно: при хорошей погоде соседи выходят на сход и узнают возможные пути решения бытовых проблем, обсуждают варианты. К счастью, такие собрания еще ни разу не разогнали.

— Как эти бабушки попадают к вам?

— В основном это посетители приемной, которые успешно решают свои дела, выигрывают в судах с помощью наших юристов, вдохновляются и хотят распространить пользу на своих соседей.

— Каковы новые формы и тенденции последних лет в сфере правозащиты?

— Появляется всё больше дел, связанных с обвинениями в экстремизме за посты в соцсетях. Это новация последних лет, она идёт по нарастающей. Стоит вспомнить громкое дело воронежского профсоюзного активиста Константина Винокура. Власти пытались хоть как-то его нейтрализовать и нашли семилетней давности перепост песни, которую впоследствие признали экстремистской. Само собой, он про тот пост и думать забыл. Думаю, его аккаунт специально мониторили. И предъявили дело именно по этой статье, поскольку нечего было больше инкриминировать, а человека очень хотелось остановить. Дело сейчас в Европейском суде. 

Есть и другие тренды, ну и конечно последствия нынешней ситуации принудительной самоизоляции не могут не принести новых уникальных дел. 

— ЕСПЧ — последняя надежда россиян?

— В ряде случаев именно так. Например, по теме домашнего насилия добиться успеха в российских судах, да и вообще возбуждения дела, довольно проблематично. В практике наших юристов есть такой кейс. Пострадавшая — жена сотрудника МВД. В российских инстанциях она не смогла добиться помощи, муж имел влияние. В ЕСПЧ все повернулось иначе. Ее признали пострадавшей, обозначили бездействие следствия и присудили денежную компенсацию.

Опасаюсь, что сейчас под предлогом эпидемии и изменения Конституции, Россия откажется от Европейского суда, и суверенные границы окончательно замуруют. Наши граждане потеряют последнюю надежду, хрупкий механизм защиты, который ещё работает.

— Как с течением времени меняется реакция общества на вашу работу?

— За последние несколько лет стало больше интереса и понимания. Мы применяем интерактивные формы работы, чтобы показать, что права человека это органичная часть жизни любого гражданина. Общественный дискурс достаточно сильно поменялся благодаря широкому освещению дел с несправедливым преследованием фигурантов. Эти ситуации нетрудно примерить на себя, свою семью. Дела “Сети”, Ивана Голунова, “Нового величия”, сестёр Хачатурян, многие другие, из которых становится очевидно, что никто не может быть в безопасности, любой невиновный или случайный человек может попасть в эти жернова, и правоохранительные органы скорее являются источником нарушения, чем безопасности. 

Тогда люди проецируют подобные истории на самих себя, своих близких, начинают сопереживать, и больше понимают, чем именно занимаются правозащитные организации. Но в тоже время ситуация ухудшается постоянно, а ожидания от нас возрастают. Увы, мы не можем в одиночку прекратить пытки в тюрьмах, победить коррупцию или восстановить справедливость. Это требует широкого общественного участия.