Леда Гарина одна из самых известных, медийных и ярких российских феминистских акционисток и активисток. Также она занимается современным театром, курирует пространство и одноименный фестиваль социально-документальных и художественных фильмов, спектаклей и перфомансов, посвящённых проблемам дискриминации женщин, «Рёбра Евы» в Санкт-Петербурге, вовлечена во множество феминистских инициатив и активностей. О том, как важно сегодня делать доступное социальное феминистское искусство, как из детских сказок рождаются гендерные стереотипы и почему феминизму нужен выход из «серой зоны» специально для проекта «Становится видимым» с Ледой Гариной поговорила Галина Рымбу. 

Расскажи, как ты начала заниматься феминистским активизмом? Как давно и почему заинтересовалась феминистскими идеями? Ты пришла к этому через теорию или через личный опыт?

Я начала заниматься феминистским активизмом совершенно случайно. Сперва я просто занималась активизмом и акционизмом по общегражданской проблематике, с которой также работало много феминисток, и они попросили меня помочь. В тот момент я, как человек с режисёрским образованием, старалась помогать всем придумать креативные формы для их идей. Постепенно, в процессе совместной работы, я поняла, что феминистское сообщество, в отличии от других инициатив, с которыми я пересекалась, очень мобильно. Пока профессиональные «леваки» будут обсуждать теорию, феминистки откроют 10 кризисных центров, поставят 4 спектакля, проведут 20 митингов и опубликуют сотый фотопроект. Они были готовы к стратегической последовательной работе в разных жанрах. Поэтому я выбрала их.

Ты работаешь в творческой индустрии: занимаешься современным театром, учишься в Санкт-Петербургской Школе Нового Кино. Насколько присутствует дискриминация и объективация женщин в этой сфере?

К сожалению, у нас нет специального дискриминометра, с помощью которого виды дискриминации в разных сферах можно было бы сравнить. Но то, что в сфере театра и кино гендерная дискриминация огромна — не подлежит сомнению. И начинается она со вступительных экзаменов в профильные ВУЗы. Где девочки обязаны быть в юбках выше колена, чтобы было видно какие у них ноги, и читать непременно женскую лирику. А если это операторка или режиссёрка, то непременно скажут, что операторство — не женское дело, и зачем ей поступать, если «вдруг декрет». В мастерских, о которых я знаю, спектр женских ролей будет ограничен роковыми красавицами, простушками, проститутками и матерями. Потому что мировая литература почти ничего другого не создала, и нам раз от разу приходится воспроизводить одни и те же клише. А самое печальное, что это никак не рефлексируется.

Скажем, берётся привычный троп «дева в беде» и подаётся под майонезом современного искусства. Те же яйца, вид в профиль. А женская субъектность — это то, что сложно и долго искать. Её почти нет в истории. И отсутствие гендерной теории в этих ВУЗах, как и в любых других, заставляет нас ехать по тем же рельсам. Нужно целое поколение в преподавательском составе, которое понимало бы в чём дело, и хотело бы что-то менять.

Как возникла идея открыть феминистское пространство «Ребра Евы»? 

Пространство «Рёбра Евы» мы открыли уже после того, как запустили одноименный фестивальный проект. Изначально мы думали, что это будет просто наш офис, и раз в год — площадка для театральных тренингов. Однако, оказалось, что помещение стало востребованным: теперь это и выставочный центр, и ко-воркинг, и кинозал. В целом мы проводим на площадке более 300 мероприятий в год.

Вы уже в четвертый раз проводите фестиваль «Ребра Евы». Какая в этом году проблематика у представленных работ?

Проблематика каждый раз поднимается самая широкая. В этом году были представлены работы о дискриминации лесбиянок на Северном Кавказе, об алиментах, о сексуальном насилии, в частности — над детьми. Юлия Цветкова представила спектакль «Розовые и голубые» о гендерных стереотипах среди детей. За этот спектакль у себя в Комсомольске-на-Амуре она подверглась многочисленным угрозам со стороны полиции, в результате её театр прекратил работу. В пятницу презентацию своих работ делала группа «Женщина. Инвалидность. Феминизм», а темами вечернего стендапа стали менструальные чаши, уклонение мужчин от домашней работы и лесбийский секс. Субботний кинопоказ поднимал темы телесности и объективации. Перфомансы были посвящены репродуктивному труду и положению женщин в постсоветской Азии — Казахстахстане, Киргизии, Таджикистане. А завершал фестиваль спектакль «Посмотри на него» по книге Анны Старобинец.

Можно ли говорить о том, что в России оформляется и существует такое явление как «феминистский театр»? 

Скорее, феминистское искусство. Потому что мы работаем не только с театром, но и с десятками выставок, концертами, стендапами, кино, перфомансами и многим другим.

Надеюсь, искусство в целом будет политизироваться, иначе зачем оно нужно?

В рамках фестиваля «Ребра Евы» вы работаете с разными региональными феминистскими группами. Насколько развит в России региональный феминизм? Есть от фестиваля ощущение какой-то единой феминистской сети, которая всех связывает?

Задача «Рёбер Евы» — создавать эту сеть. На данный момент нашими участницами были уже группы из более чем 50 городов и стран, часто самых неожиданных для нас. Мы вот не знали что во Владивостоке существует феминизм, а оттуда пришли заявки сразу от двух феминистских групп. Так что мы видим: феминистских групп становится больше, и мы стараемся со всеми поддерживать контакт.

Сотрудничаете ли вы сейчас с украинскими феминистками? Как сказывается война на сотрудничестве?

Да, конечно, мы привозили в Украину антивоенный спектакль, а украинская художница Дана Кавелина оформляла наш сайт «Сказки для девочек», и сейчас выйдет две книги феминистских детских сказок с её иллюстрациями, среди которых есть и антивоенные. Война для нас — общая боль.

«Сказки для девочек» направлены на борьбу с гендерными стереотипами, которые навязываются нам еще в детстве. Как возникла идея сделать такой проект? 

Идея зародилась, когда мы начали сотрудничать с преподавательницей детской литературы и феминисткой Инной Сергиенко. Мы стали анализировать детские книги, в том числе советские (когда вроде бы декларировалось равенство), и увидели, что все паттерны там старые. Девочки и женщины на вторых ролях — обслуга, музы. Да, конечно, есть исключения, такие как «Королевство кривых зеркал», но их явное меньшинство. И эти паттерны навсегда перекочёвывают с девочками во взрослую жизнь, уча их быть безропотными, послушными и всё терпеть. Как Золушка, Белоснежка, Русалочка или Ассоль. В их жизни ничего не зависело от них. Результат — вера девочек в чудо. В то, что если она будет достаточно хороша, за ней приедет принц, Финист Ясный Сокол, спящий с другой женщиной, что она очнётся, а холодный Кай — оттает. В жизни эти мифы становятся одной из причин того, что женщины годами терпят семейный абьюз, считая будто это «их крест». Поэтому мы решили, что единственный способ с этим бороться — создавать новый поточный продукт, который давал бы новые модели ролевого поведения. Это не пять, не десять сказок, не пять, не десять книг. Нам нужна мануфактура, конкурентная продукция которая позволила бы понять, что со старыми сказками не так.

Как режиссерка ты работаешь с довольно тяжелыми темами. Например, ты делала спектакль «Правила ведения войны», который рассказывает про военные изнасилования. Насколько тяжело в эмоциональном плане даются подобные проекты? Как здесь избежать сильных триггеров и правильно настроить работу с аффектами?

Как избежать триггеров я не знаю, ведь этому не учат в Театральной академии. Просто нужно помнить, что все люди хрупки, и мы не можем знать какой у них бэкграунд. Проекты эти даются гораздо легче, чем детские сказки или плановая театральная работа в классическом театре. Потому что ты ставишь не то, что положено или требуется для репертуара, а то, что ты должна. То, что ты не можешь не сказать.

В рамках 4-го фестиваля «Ребра Евы» прошла премьера спектакля «Все были дома», режиссеркой которого ты являешься. Спектакль посвящен сексуальному насилию над детьми. Как он устроен и как был встречен публикой? Тема сексуального насилия над детьми по-прежнему очень табуирована в современной культуре и в искусстве…

Идея спектакля возникла из сотрудничества с Юлией Кулешовой, авторкой проекта «Тебе поверят», созданного для людей, переживших сексуальное насилие в детстве. Хотя с этой темой я мечтала поработать последние несколько лет — с того момента как узнала какое количество людей, в том числе из моего окружения, были изнасилованны своими отцами и отчимами. Что скрывается за сытым благополучием многих традиционных счастливых семей? Я довольно долго работала с текстом: это было множество личных историй, статистика, физические ощущения, цитаты из художественных произведений, статьи. И поняла, что нужно их разбить на несколько блоков: о счастливом детстве, об ужасе, о реакциях общества, о том, что и как происходит, о мужских стереотипах, о ненависти и ярости. Истории в спектакле имеют мозаичную структуру. Самое страшное, что когда я их разбила — стало совершенно понятно, что к началу одной истории можно приделать финал из любой другой. Истории идентичны: это всегда страх, стыд, молчание, ненависть к себе. Рефреном к этому ужасу идут романтические цитаты из речи набоковского Гумберта и бодрые песни советских бардов. Как ход времени, которому на это всё равно. На сцене мы построили целый бассейн, наполнив его жидкой глиной, где первые 10 минут, невидимые под её слоем, лежат участницы. Они сказали, что глина как нельзя лучше передает ощущение грязи, которую нельзя отмыть.

Феминистское социальное искусство всё время сталкивается с поиском нового языка. Должен ли язык феминистского искусства быть понятен всем, в том числе и тем, кто не знаком с феминистскими идеями?

Думаю, каждая художница ответила бы на этот вопрос по-своему. Для меня этот ответ — да.

Чем феминистский художественный-политический активизм отличается от политического арт-активизма в целом? Например, акции Павленского феминистки часто критикуют за излишне брутальную экспрессию…

Это вопрос скорее к теоретикам, а я практик. Для меня главное отличие в том, что мы занимаемся активизмом не раз в год, а каждый день. И используем не только акционизм, но и все возможные языки. Кроме того, нужно учитывать, что наша задача — это не делать продукты искусства, а изменять общественные структуры, чаще всего наши акции остаются анонимными.

Какие вопросы в текущей феминистской повестке в России сейчас самые важные для тебя? Можно ли говорить о сплоченном феминистском движении, которое в чем-то сходится несмотря на противоречия?

Для меня важен, в первую очередь, вывод феминизма из «серой зоны». Из чего-то стрёмного и табуированного к пониманию того, что мы защищаем интересы 53% населения нашей страны. Потому что «Когда восстанут женщины — восстанет Земля».

Не думаю, что есть какое-то единое движение. Если оно появится, надеюсь, мы заметим многотысячные женские марши во всех городах. Такие как в Турции, Польше, США.

Ты не раз говорила, что феминисткам важно завоевывать медийное пространство. И большинство твоих акций — довольно провокативных и рискованных — были направлены на это. Но повышая присутствие в медиа, мы также становимся уязвимы для «языков вражды». Как бороться с этим?

Никак. Надеяться, что эти языки устанут, найдут новый объект, а мы станем настолько медийны, что будут слушать не их, а нас.

С какими основными сложностями и угрозами сталкиваются феминистки в России? Как ты считаешь, изменилось ли за последние годы отношение к феминизму в российском обществе и если да, то как?

Безусловно изменилось. Вопросы насилия стали обсуждаться в СМИ. Феминисток приглашают к общественным дискуссиям. Выходит феминистская литература. В масштабе страны изменения, может быть, крохотные, но они есть. А основные угрозы как и у всех правозащитных движений, одинаковые — правые организации, полиция, отсутствие денег, болезнь, смерть. И, к большому сожалению, мужчины, которые существуют в правозащитных движениях, часто ведут себя как сексисты: насилуют, домогаются, бьют, а потом думают, что как правозащитникам им это сойдет с рук.