Галина Рымбу

Исследовательница Free Russia Foundation, поэтесса, феминистка, философиня

Насилие системно

Интервью с поэтессой и феминисткой Оксаной Васякиной

На сегодняшний день Оксана Васякина одна из самых известных русскоязычных феминистских поэтесс. Её книга «Ветер ярости» вышла трёхтысячным тиражом в издательстве «АСТ» и обсуждается в самых разных уголках России. В своих стихах Оксана говорит о насилии над женщинами, о травматическом опыте, о социальной уязвимости и бедности, о лесбийской любви и субъектности. Стихи и интервью с ней публикуют не только литературные журналы, но и самые разные нелитературные медиа. Также она занимается кураторством: делает феминистские выставки и социальные арт-проекты, организует концерты и поэтические чтения в поддержку сестёр Хачатурян. Мы поговорили с Оксаной о том, как создавались её книги и тексты, в которых обретают голоса женщины-жертвы насилия и о том, как феминисткая культура может изменить мир.

Г.Р.: Оксана, ты родилась и выросла в Сибири (об этом одна из самых известных твоих поэм) и часто подчёркиваешь, что женщины в российских регионах подвергаются большей дискриминации, у них меньше шансов получить адекватную помощь в случае домашнего насилия и т.д. Почему так? Это связано с бедностью и социальной незащищенностью или с другим уровнем гражданской культуры и малым количеством низовых институтов поддержки (а они единственная альтернатива бездействующему государству сейчас)?

О.В.: Мне кажется, я готова забрать свои слова обратно, потому что у меня нет статистических данных, а это высказывание основано на личном опыте. Сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что среда, в которой я живу сейчас, и является теми институтами поддержки, о которых ты говоришь. Поэтому мне кажется, что, условно говоря, в Москве женщины более защищены. Создается ложное впечатление, что они могут обратиться куда-то, когда сталкиваются с насилием и дискриминацией. Но, еще раз скажу, мне кажется, что такое впечатление складывается у меня из-за того, что я живу в комфортном пузыре — среди феминисток.

На самом деле, женщины, очевидно, действительно сталкиваются с насилием повсеместно, и едва ли это зависит от региона. К тому же, не стоит забывать, что насилие проявляется по-разному — это зависит, например, от класса. Конечно, в Москве живет больше женщин, так или иначе «защищенных» от крайней степени насилия. На их фоне кажется, что женщины в регионах страдают намного больше. На самом деле насилие системно, в России нет никакого адекватного законодательства, которое бы наказывало насильников. Поэтому классификация женщин по степени уязвимости мне кажется неуместной.

Г.Р.: Твой сборник стихов «Ветер ярости», посвященный женщинам — жертвам насилия, впервые был напечатан не в крупном коммерческом издательстве, а самиздатом — на принтере, разошелся несколькими тысячами экземпляров, был сделан твоими руками и руками других женщин. Как возникла идея сделать такой самиздат? Почему ты распространяла эту книгу сама? Книжная индустрия в России не свободна от патриархальных стереотипов?

О.В.: Если честно, когда я написала «Ветер», я вообще не собиралась его публиковать. С одной стороны, мне было не по себе, потому что это сложный и страшный текст, я понимала, что его воспримут как обвинение всех мужчин (феминистки часто с этим сталкиваются), как призыв к действию (тут до «экстремизма» недалеко). С другой стороны, я понимала, что эти тексты мало кто возьмется публиковать — не только по идеологическим причинам. Манера, в которой они написаны, не нова, но эти тексты также не удовлетворили бы консервативно настроенных специалистов. Это модернистские тексты, разбитые документальными вставками. В общем, ни вашим ни нашим был этот «Ветер».

Но по воле случая все получилось иначе. Мне не хотелось их печатать, но мне хотелось их читать вслух, потому что «Ветер ярости» я называю «Песнями ярости», не зря там так силен образ коллективного женского тела. В-общем, когда в 2017 году мне предложили участвовать в фестивале, который назывался FemFest, я конечно согласилась, и пообещала читать стихи о «женской мести насильникам», на что организаторка фестиваля попросила меня почитать что-нибудь более умиротворяющее. Меня, конечно, это возмутило до глубины души. Так тексты попали в сеть и я стала объектом травли преподавателя философии ВШЭ, который обвинял меня в том что я неправильная феминистка и непрофессиональная поэтесса. После этой травли я решила, что нужно печатать тексты, по-другому я не знала, как с ней справиться. Я понимала, что ни одно издательство не отреагирует так быстро, как мне было нужно, к тому же стоял вопрос контроля тиража и распространения. Этот контроль возможен только если ты все делаешь сама. Поэтому я купила принтер, пачку бумаги и начала печатать. На сегодняшний день самиздатский Ветер насчитывает около 3 000 экземпляров, он выложен в интернете в формате pdf и из него выросла большая одноименная книга, которую издал Илья Данишевский в своей серии «Ангедония» (АСТ).

Фото (с) Зарема Заутдинова

Г.Р.: Твои стихи («Ветер ярости», «Что я знаю о насилии») говорят о проблеме насилия над женщинами, о том, как паттерны и языки насилия конструируются в культуре. Как думаешь, способен ли язык современной поэзии сегодня бороться с языками и дискурсами насилия, выработать альтернативу им?

О.В.: Я не знаю, можно ли отслеживать прагматику поэтических текстов, не знаю, может ли поэзия остановить насилие. Но я верю в то, что возможно создавать новые тексты, которые освящают те явления, которые до этого не были артикулированы в литературе. Например, опыт роженицы или опыт бытия лесбиянкой. Литература работает с опытом, с его проговариванием. Чем больше голосов мы слышим в литературе, тем сложнее универсализировать собственный опыт и опыт других.

Г.Р.: Мне кажется, то, что ты делаешь (первый самиздатовский тираж «Ветра ярости», чтения и концерт в поддержку сестёр Хачатурян) можно отнести не только к феминистскому активизму, но и направлению «культурного феминизма» (некоторые исследовательницы выделяют «культурный феминизм» как отдельную систему идей и практик). Как ты считаешь, в России сейчас силён культурный феминизм, который может влиять не только через политические и низовые гражданские институты, социальные сети, но и стремится выработать какие-то совершенно новые (непатриархатные) культурные конструкты, измененять мировоззрение людей через культуру, искусство, письмо? Насколько «культурный феминизм», на твой взгляд, заметен сегодня в российской культуре? Кого бы ты ещё отнесла к этому направлению?

О.В.: Тут нужно определиться с понятиями. Если мы говорим о культурном феминизме с точки зрения радикально-феминистской теории, то нет, я не являюсь культурной феминисткой. Потому что я не могу с уверенностью утверждать, что существует некая женская эссенция, особая женская сущность, от которой нужно отталкиваться, чтобы делать культуру. Но если ты рассматриваешь культурный феминизм как движение женщин из художественной среды, то да, в этом смысле я культурная феминистка.

Если честно, я рада, что многие женщины, которые до недавнего времени занимались письмом и искусством как просто художники и писатели, стали художницами и писательницами. Мне важно чувствовать, что теперь мы живем в том мире, в котором женщины, занимающиеся культурным производством, участвуют в феминистских событиях и говорят о проблемах женщин в своих фейсбуках и художественных работах. Короче говоря, среди женщин культуры много феминисток, и это очень хорошо. Например, сейчас мы делаем Московскую Школу Новой Литературы с писательницей Евгенией Некрасовой, которая стоит на феминистских позициях. Это очень приятно — делать совместные проекты с единомышленницами. С Дарьей Серенко, Софией Сно и Александрой Киселевой мы были командой галереи «Пересветов Переулок» в Москве, где реализовали несколько феминистских проектов, которыми я горжусь.

На одной из выставок в галерее «Пересветов Переулок». Фото из личного архива Оксаны Васякиной

Г.Р.: Кажется, что как раз российские культурные сообщества проявляет не самую высокую лояльность к феминизму, а иногда даже оказывают прямое якобы «идеологическое» сопротивление ему (все эти обесценивающие разговоры про феминистскую полицию, которая мешает нормальным людям (мужчинам) «делать культуру», про «митушек» и т.д.) Откуда даже в самых прогрессивных литературных, арт- и кинематографических кругах берется такая патриархатная инерция? С чем связана гендерная нечувствительность таких сообществ?

О.В.: Ох, это сложный вопрос. Ответ на него можно найти, размышляя о том, как структурировано сообщество. Я стараюсь об этом не думать, потому что мысли о ригидности культурных сообществ ввергают меня в отчаяние. Мне не кажется, что можно перекроить старый мир, я думаю, можно построить другой, новый, или по-партизански встроиться в старый, чтобы тихо его подтачивать изнутри.

Г.Р.: Что такое «феминистская культура» для тебя? Как она связана с политикой и этикой?

О.В.: Ответ на этот вопрос может звучать в духе «феминистская культура это когда за все хорошее против всего плохого». Я не могу вообразить её, как и не могу вообразить себе условно постгендерное общество. Культуру нельзя себе помыслить, если она мерещится как перспектива или представляется как модель. Сегодня мы живем, стараясь опираться на новую этическую парадигму, что из этого получится, я не знаю. Но я верю, что мы своей жизнью и действиями меняем мир.

Фото Джульетты Мартиросян с концерта в поддержку сестёр Хачатурян, организованного Оксаной Васякиной.

Стихи Оксаны Васякиной о жестоком подавлении московских протестов 3 августа 2019 года и о насилии над женщинами

***

Как быть поэзии здесь
В это тяжелое время войны людей?

Позор! Кричат голые люди
Позор! Кричат раздетые политической гарью люди

Отдай мне оружие, отдай мне свое черное обмундирование
Отдай мне оружие раздевайся, скорее становись рядом со мной!

На Пушкинской площади люди
В черных схватках трепещут как слабые рыбы
Путин! Позор тебе!
Собянин! Позор тебе!
Посмотрите на ваших людей
Наша свобода и мерное тихое дыхание прерваны
А вы черной хваткой
Черным капканом ненависти
Разбиваете уязвимые тела

Кто за это заплатит?

Позор!

И кружит вертолет
И кружит и кружит вертолет
Над злой разбитой Москвой
Черный глаз вертолета

Отдай мне свое оружие
Снимай каску
Раздевайся
Я дам тебе свою одежду
Чтобы ты здесь встал рядом со мной
Под черным московским дождем
Чтобы ты встал рядом со мной
Под черным ядовитым дождем
Вставай рядом со мной

Если ты опустишь на камень каску и мы увидим твое лицо
А ты посмотришь на нас не сквозь мутное стекло забрала
Не сквозь мутное стекло ненависти

Посмотри на меня в мое открытое лицо
Посмотри

Это я плачу от боли
Это я не могу потрогать твою грудь и услышать в ней сердце
Нам мешает твой бронежилет
Ты слышишь свое сердце?

Как быть поэзии здесь
В разбитой Москве?

Посмотри у меня руки без кожи
А ты черной стеной стоишь передо мной без сердца

Не клади руки на плечо своего черного брата
Потрогай меня я живая на мне нет бронежилета
И ты не мой сын
Но я отдам тебе свою кровь если нужно
Забери руку с плеча своего брата и положи на мое
Тогда я тебя поцелую

Как быть поэзии здесь
В этой страшной Москве?

Петь песню сердца
Петь песню мира


Что я знаю о насилии

когда мне было 13 лет меня изнасиловал подонок по имени Артём

теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание
сожитель моей матери избивал ее каждый месяц она ходила на работу с синяками
и каждые полгода ходила к стоматологу чтобы тот нарастил ей передний зуб выбитый моим отцом

что я знаю о насилии
все женщины были биты
женщин насиловали
женщины вставали и шли на работу
шли готовить еду
и целовали своих насильников

я пишу этот текст в метро

каждые две минуты я закрываю заметки и начинаю дышать
и считать от ста до нуля

так делают все кто знают что делать когда
хочется прыгнуть на рельсы
или биться головой о стеклянные двери

сто
девяносто девять
девяносто восемь
девяносто семь
девяносто шесть
девяносто пять

и я снова открываю заметки чтобы писать этот текст

рядом со мной мужчина снимает на телефон сообщение на жестовом языке
я считаю и смотрю на него
я думаю что поэзия должна мигрировать в жестовый язык

поэзия должна мигрировать в язык на котором можно говорить о насилии и не впадать в завороженное упоение
говорить о насилии и не замалчивать его

поэзия должна мигрировать в язык который остановит насилие

что я знаю о насилии

девяносто четыре
девяносто три
девяносто два
девяносто один
девяносто
восемьдесят девять
восемьдесят восемь

я жила там где насилие
ничем не прикрыто
учительница английского вела уроки в солнечных очках
и когда она улыбалась
разбитые губы начинали блестеть от выступающей сукровицы

восемьдесят семь

я жила там где женщин и девочек насиловали
и это было нормой

восемьдесят шесть

я не знаю как подступиться к тому о чем я хочу говорить сейчас

восемьдесят пять
восемьдесят четыре

я сделала все чтобы сбежать из мира где женщин убивают за то что они женщины
я получила образование
у меня хорошая работа
мне хватает денег на еду

восемьдесят три

когда мы говорим и пишем: насилие насилие насилие

восемьдесят два

чем больше мы о нем думаем тем сложнее нам удаётся о нем думать и заниматься критикой насилия

все умные люди понимают про государственное и медийное насилие

восемьдесят один
восемьдесят

но мы не говорим о насилии в сообществе

семьдесят девять
семьдесят восемь
семьдесят семь
семьдесят шесть
семьдесят пять
семьдесят четыре
семьдесят три
семьдесят два
семьдесят один
семьдесят
шестьдесят девять

я

шестьдесят восемь
шестьдесят семь

я узнала о том что молодой поэт
изнасиловал мою подругу
ещё я узнала что он
домогался до моей коллеги
я вспомнила что у меня самой был сомнительный эпизод с этим поэтом

шестьдесят шесть
шестьдесят пять
шестьдесят четыре
шестьдесят три

другой человек из нашего сообщества
изнасиловал меня три года назад

он сказал что для него это был важный акт
через насилие надо мной он обрёл утерянный фаллос
он сделал это специально
шестьдесят два
шестьдесят один
шестьдесят
пятьдесят девять
пятьдесят восемь
пятьдесят семь

меня не били
нас не били
не рвали на мне одежду
не рвали на нас одежду

пятьдесят шесть

чем насилие из прошлого отличается от насилия которое
осуществляют мужчины среди которых я живу сегодня

пятьдесят пять

и какое имя я должна дать тому что происходило со мной и другими женщинами

пятьдесят четыре

я не буду изобретать новые имена
я называю то что происходило
изнасилованиями

пятьдесят три

пятьдесят два

почему никто из нас не говорит о насилии в интеллектуальном сообществе

пятьдесят один

почему

пятьдесят

почему мужчины пишут тексты о войне на которой они никогда не были
и не пишут о том что они делают с нами здесь

сорок девять

почему все читают феминистские тексты
и становятся профеминистами в фейсбуке
но никто из насильников не признает своей вины публично

сорок восемь

почему женщины пережившие

сорок семь

почему никто из мужчин не признает своей вины

сорок шесть

сорок пять
сорок четыре

все боятся

сорок три

оказаться в изоляции

сорок два

изоляции

сорок один

когда женщину

сорок

когда женщину
когда женщину
когда женщину
когда женщину
когда женщину

тридцать девять

я могу рассказать что я чувствовала тогда

я верила этому человеку

и он изнасиловал меня

тридцать восемь

я знаю вы ждёте когда я досчитаю до нуля

тридцать семь

но когда я досчитаю

тридцать шесть

я начну снова

тридцать пять

считать

потому что

тридцать четыре

я чувствую бессилие

тридцать три
тридцать два
тридцать один

моего голоса недостаточно чтобы остановить

тридцать

все боятся скандала

двадцать девять

я не хочу писать в фейсбуке об этом
я хочу говорить с вами об этом
сейчас когда все мы здесь
а не за своими компьютерами

двадцать восемь

потому что в шуме фейсбука

утонут женщины
и я утону в этом шуме

двадцать семь

я хочу говорить

двадцать шесть

и не бояться
обвинения
изоляции
травли

двадцать пять

как мы
поэтессы редакторки издательницы философини социальные
исследовательницы писательницы

двадцать четыре

можем говорить и не бояться

двадцать три

вся власть принадлежит мужчинам

двадцать два

женщин
которые говорят правду
называют ведьмами и сумасшедшими

двадцать один

как я могу говорить

двадцать
девятнадцать

если мне не поверили
тогда

восемнадцать

и не поверят

семнадцать

шестнадцать

пятнадцать

четырнадцать

тринадцать

двенадцать

я чувствую бессилие

одиннадцать

десять
девять

восемь
семь
шесть

бессилие

пять

бессилие

четыре

бессилие

три

бессилие

два

бессилие

один

бессилие

ноль

бессилие

сто

1